Алексей Петрович Быков, капитан фотонного грузовика «Тахмасиб», вышел из каюты и аккуратно притворил за собой дверь. Волосы у него были мокрые. Капитан только что принял душ. Он принял даже два душа – водяной и ионный, но его еще покачивало после короткого сна. Спать все-таки хотелось так, что глаза никак не открывались. За последние трое суток он проспал в общей сложности не более пяти часов. Перелет выдался нелегкий.
В коридоре было пусто и светло. Быков направился в рубку, стараясь не шаркать ногами. В рубку нужно было идти через кают-компанию. Дверь в кают-компанию оказалась открытой, оттуда доносились голоса. Голоса принадлежали планетологам Дауге и Юрковскому и звучали, как показалось Быкову, необыкновенно раздраженно и как-то странно глухо.
«Опять они что-то затеяли, – подумал Быков. – И нет от них никакого спасения. И выругать их как следует невозможно, потому что они все-таки мои друзья и страшно рады, что в этом рейсе мы вместе. Не так часто бывает, чтобы мы собирались вместе».
Быков шагнул в кают-компанию и остановился, поставив ногу на комингс. Книжный шкаф был раскрыт, книги были вывалены на пол и лежали неаккуратной кучей. Скатерть со стола сползла. Из-под дивана торчали длинные, обтянутые узкими серыми брюками ноги Юрковского. Ноги азартно шевелились.
– Я тебе говорю, ее здесь нет, – сказал Дауге.
Самого Дауге видно не было.
– Ты ищи, – сказал задушенный голос Юрковского. – Взялся, так ищи.
– Что здесь происходит? – сердито осведомился Быков.
– Ага, вот он! – сказал Дауге и вылез из-под стола.
Лицо у него было веселое, куртка и воротник сорочки расстегнуты. Юрковский, пятясь, выбрался из-под дивана.
– В чем дело? – сказал Быков.
– Где моя Варечка? – спросил Юрковский, поднимаясь на ноги. Он был очень сердит.
– Изверг! – воскликнул Дауге.
– Без-здельники, – сказал Быков.
– Это он, – сказал Дауге трагическим голосом. – Посмотри на его лицо, Владимир! Палач!
– Я говорю совершенно серьезно, Алексей, – сказал Юрковский. – Где моя Варечка?
– Знаете что, планетологи, – сказал Быков. – Подите вы к черту!
Он выпятил челюсть и прошел в рубку. Дауге сказал вслед:
– Он спалил Варечку в реакторе.
Быков с гулом захлопнул за собой люк.
В рубке было тихо. На обычном месте за столом у вычислителя сидел штурман Михаил Антонович Крутиков, подперев пухлым кулачком двойной подбородок. Вычислитель негромко шелестел, моргая неоновыми огоньками контрольных ламп. Михаил Антонович посмотрел на капитана добрыми глазками и сказал:
– Хорошо поспал, Лешенька?
– Хорошо, – сказал Быков.
– Я принял пеленги с Амальтеи, – сказал Михаил Антонович. – Они там уж так ждут, так ждут… – Он покачал головой. – Представляешь, Лешенька, у них норма: двести граммов галет и пятьдесят граммов шоколада. И хлорелловая похлебка. Триста граммов хлорелловой похлебки. Это же так невкусно!
«Тебя бы туда, – подумал Быков. – То-то похудел бы, толстяк». Он сердито посмотрел на штурмана и не удержался – улыбнулся. Михаил Антонович, озабоченно выпятив толстые губы, рассматривал разграфленный лист голубой бумаги.
– Вот, Лешенька, – сказал он. – Я составил финиш-программу. Проверь, пожалуйста.
Обычно проверять курсовые программы, составленные Михаилом Антоновичем, не стоило. Михаил Антонович по-прежнему оставался самым толстым и самым опытным штурманом межпланетного флота.
– Потом проверю, – сказал Быков. Он сладко зевнул, прикрывая рот ладонью. – Вводи программу в киберштурман.
– Я, Лешенька, уже ввел, – виновато сказал Михаил Антонович.
– Ага, – сказал Быков. – Ну что ж, хорошо. Где мы сейчас?
– Через час выходим на финиш, – ответил Михаил Антонович. – Пройдем над северным полюсом Юпитера… – слово «Юпитер» он произнес с видимым удовольствием, – на расстоянии двух диаметров, двести девяносто мегаметров. А потом – последний виток. Можно считать, мы уже прибыли, Алешенька…
– Расстояние считаешь от центра Юпитера?
– Да, от центра.
– Когда выйдем на финиш, будешь каждые четверть часа давать расстояние до экзосферы.
– Слушаюсь, Лешенька, – сказал Михаил Антонович.
Быков еще раз зевнул, с досадой протер кулаками слипающиеся глаза и пошел вдоль пульта аварийной сигнализации. Здесь было все в порядке. Двигатель работал без перебоев, плазма поступала в рабочем ритме, настройка магнитных ловушек держалась безукоризненно. За магнитные ловушки отвечал бортинженер Жилин. «Молодчина Жилин, – подумал Быков. – Отлично отрегулировал, малек».
Быков остановился и попробовал, чуть меняя курс, сбить настройку ловушек. Настройка не сбивалась. Белый зайчик за прозрачной пластмассовой пластинкой даже не шевельнулся. «Молодчина малек», – снова подумал Быков. Он обогнул выпуклую стену – кожух фотореактора. У комбайна контроля отражателя стоял Жилин с карандашом в зубах. Он упирался обеими руками в края пульта и едва заметно отплясывал чечетку, шевеля могучими лопатками на согнутой спине.
– Здравствуй, Ваня, – сказал Быков.
– Здравствуйте, Алексей Петрович, – сказал Жилин, быстро обернувшись. Карандаш выпал у него из зубов, и он ловко поймал его на лету.
– Как отражатель? – спросил Быков.
– Отражатель в порядке, – сказал Жилин, но Быков все-таки нагнулся над пультом и потянул плотную синюю ленту записи контрольной системы.
Отражатель – самый главный и самый хрупкий элемент фотонного привода, гигантское параболическое зеркало, покрытое пятью слоями сверхстойкого мезовещества. В зарубежной литературе отражатель часто называют «сэйл» – парус. В фокусе параболоида ежесекундно взрываются, превращаясь в излучение, миллионы порций дейтериево-тритиевой плазмы. Поток бледного лиловатого пламени бьет в поверхность отражателя и создает силу тяги. При этом в слое мезовещества возникают исполинские перепады температур, и мезовещество постепенно – слой за слоем – выгорает. Кроме того, отражатель непрерывно разъедается метеоритной коррозией. И если при включенном двигателе отражатель разрушится у основания, там, где к нему примыкает толстая труба фотореактора, корабль превратится в мгновенную бесшумную вспышку. Поэтому отражатели фотонных кораблей меняют через каждые сто астрономических единиц полета. Поэтому контролирующая система непрерывно замеряет состояние рабочего слоя по всей поверхности отражателя.